За удачу

За удачу.

-Все! Надоели! -сказал я по обыкновению самому себе ,- Никаких больше Маш, компотов и анекдотов - надоели!

Я по натуре своей ипохондрик, и когда никого нет обожаю поболтать сам с собой. Да и от чего бы не поговорить с хорошим человеком, - это не мои слова, слова народные - особенно если действительно все надоели.

Не то чтобы я сегодня не в духе. Как раз нет, я чувствую неизъяснимое умиротворение, несмотря на то ,что именно сегодня расстался с девушкой относительно которой уже начал было строить планы с видами на семейное благополучие, оно же счастье.

Все к чертям рухнуло; да и хрен с ним ,она мне печень выела..

Сейчас приду в общагу, хоть бы никого не было – слушать ”Аквариум”, пить чай и пошли они все... Лишь бы не было войны.

Учусь я в Макаровке, общежитие в Стрельне. Добраться до него из города, это вам не фунт изюму слупить - опоздал на последний трамвай и кукуй - километров пятнадцать от Автово всяко-разно. Пешком не дойдешь, бегом не добежишь. А если и добежишь, то, как говорится, копыта отбросишь. - Кто, когда и зачем надумал построить студенческий городок Государственной Морской Академии(в прошлом ЛВИМУ, а на заре времен - Санкт-Петербургского училища императора Петра I) так далеко от всех благ цивилизации - это конечно ,вопрос. Хотя какие-то соображения наверное всё же были. Но боюсь, интересы учащихся при этом в расчет не принимались.

По пожарному ходу, как какой-то недобитый партизан, поднимаюсь на свой четвёртый этаж, заглядываю в роту - все тихо. Слава те...

Но тут вижу, как в другом конце коридора от стены отделяется человеческая фигура и двигается мне навстречу.

“Что, офицер что ли?.. Вот гад! ”- Но фигура, сильно пошатнувшись, отдает мне пионерский салют.

- А, Паша, салют, - с облегчением пожимаю руку вечно пьяному в это время суток своему однокашнику. Он всегда так всех приветствует - должно быть ностальгирует по пионерскому детству.

- Как дела?

- Спасибо, нормально.

Паша пошатал дальше, я пошел к себе.

В моей комнате никого нет. Как и ожидалось соседи разъехались - под выходные так и бывает. Все, словом, идет по плану, включаю магнитофон - негромко, - так, само, что называется в кайф:

“Сны о чем-то большем...”

Обожаю “Аквариум”. Поставил чайник.

- Так, пусть кипит покуда. Пойду-ка я к “купинцам”, пообщаюсь.

“Купинцы” - так мы называем своих соседей через комнату, по фамилии одного из них - Купина Алексея. Там еще Коля Голубев и Витек Харыбин. Так вот почему именно “купинцы”, а не “голубевцы” или “харыбинцы”, вам никто не скажет, хотя для всех нас это само собой разумеющееся: вот что называется кличка - дается один раз и навеки. И… я должен признаться, что это я их так окрестил. Почему? Да так получилось. И командира, кстати, нашего я “Бубликом” назвал, и не потому что круглый, а потому что Колесников, такие уж у меня ассоциации. - Но тут уж, действительно, попал так попал – он, наверное, теперь так и помрет Бубликом. А ведь были попытки его “осликом Иа” к примеру звать - по инициалам - он ведь у нас Игорь Александрович на свою беду, то есть Колесников И.А. Но не прижилось. А вот “Бублик”- вроде незатейливый, а прирос, и насмерть прирос.

***

- Привет, мужики!

- Привет!

- О! Привет, Валерка, ты откуда? - Лешка здоровается со мной, лёжа на кровати, Коля с Витей смотрят телек.

- Гулял.

- Как у тебя там с Машей? -спросил Коля.

- А! Полный завал.

- Чо так?

- Надоела она мне, не могу, - сказал я, как бы запросто, - что там по телевизору сегодня покажут.

- Да вот ждем концерт посвященный Цою, - подал голос Витек - с ми-

нуты на минуту начнется.

- Ясно. Угостите меня. Чего-нибудь к чаю.

- Сгущенка есть, хочешь?

- Хочу.

- Давай наваливай.

***

Я снова у себя в комнате. Тихо, приятно. Гребенщиков что-то мурлычет; я врубил еще телек, чтоб совсем уж хорошо. Но без звука. Так просто - окошко в мир. А потом вижу - идет одна программа; ”Да” называется. Решил послушать, выключил на время магнитофон.

Сначала ведущий что-то нудно жевал о каких-то нескончаемых конкурсах и лотереях. А потом начал нежданно Гребенщикова и его философские альбомы нахваливать.

- Вот это другое дело, - я сделал громче, улегся на кровать и принялся слушать.

И вот уже сам Б.Г. в очках и с сигаретой говорит мне о том, что в 92-94-ом,а окончательно в 94-ом году по западному побережью Европы пересекутся три какие-то плоскости бытия, и что, мол, за время существования человечества такого по значимости события еще не было. - И это все на полном серьезе, без доли иронии. - “И каждый должен быть готов к этому. Иначе он не сможет в этой новой действительности существовать”.

А дальше - изменится, говорит, все в жизни и быте; проснешься, мол, и не будешь знать - то ли проснулся, то ли нет; захочешь понять где ты и не поймешь, будешь искать что-либо привычное и не найдешь. Ещё изменится наше сознание ко всем чертям, музыка отомрет совсем.

Короче, он уже полстраны запутал, а я его всё слушаю и слушаю.

И даже не знаю, как относиться к его словам.

Борис Борисович, конечно, стебовщик старый, но сегодня все-таки не первое апреля, да и по всему видно, он сам верит в то, что несёт.

Ну, хорошо. Допустим, я тоже ему поверил.

Но ведь на большинство людей в России вообще никакие плоскости не влияют. У них же одна плоскость …с уклоном в сорок градусов - оптимальная.

Хотя некоторые сейчас, согласен, ощущают себя всякими эдакими. И экстрасенсов развелось - видимо-невидимо. Не спроста это, конечно .Может быть и плоскости виноваты.

А, вообще…люблю я мистику.

И сам мистификатор отчасти.

Но больше всего меня волнуют собственные наблюдения … - Все, что раньше со мной было необычного и ненормального, все эти мои сны и потуги на предвидение, без чего, собственно, уже, и скучно мне.

***

И тут я почувствовал способность прямо сейчас, немедленно вызвать эти мои сумасшедшие видения.

Тем более, что нашлись причины - захотелось узнать, и может быть в первый раз по-— настоящему, что же со мной будет дальше. Смогу ли я существовать в 92-93-м,а окончательно в девяносто четвёртом, таком замечательном - как Боря говорит - году?

Обычно мне помогает в этом зеркало.

Вообще, я с давних пор стал с некоторым страхом и почтением относиться к зеркалам, особенно к большим. И ещё пуще, если вертикального расположения. - И даже слегка побаиваюсь своего собственного отражения.

Какие причины? Да никаких! Боюсь и все. Зеркалобоязнь. Шпигелефобия, если хотите.

В комнате имелось зеркало - именно большое и высокое.

Я встал в другом конце комнаты, уставился в глаза своему отражению и начал его бояться.

Вообще-то, я должен сказать, что не постоянно боюсь зеркал, и не шарахаюсь от них, как черт от ладана, - а боюсь их только тогда, когда один ,и когда ещё и вспоминаю о том, что это надо. Вернее мне этого не надо, но так уж получается. Когда я жду от него чего-нибудь эдакого, то всегда боюсь.

Но страх вообще-то мешает. Он только через заборы прыгать помогает, да и то не всегда.

Я начал себе внушать:

- Избавляйся ты от страха, твою мать. Ты же можешь. Ты же не трус, - сначала надо сказать себе это, а потом поможет - это элементарно, это аутотренинг.

- Ну !

И действительно, отпустило. Страх исчез ,уступив место какой-то скорей даже силе. Я решил сконцентрироваться, направить все свое внимание, до последней капли на зеркало, чтобы добиться такого эффекта, когда все, кроме того, на что смотришь исчезает.

Глаза ,утомленные долгим разглядыванием одного предмета, перестают быть просто приборами, передающими в мозг изображение того, что лежит перед ними; и приходит пора ассоциативных картинок, сродни галлюцинациям, с единственной разницей, что в этих картинках заложена, быть может, информация, которая позволит разобраться в своих желаниях и возможностях.

А может и увидеть будущее!

Сейчас я именно на это и расчитывал. - Знаю, что это не умно, но такие болезни не лечат.

***

И вот отражение в зеркале зажило своей отдельной жизнью. Параллельно. Как бы другой я. Зеркало слегка колебалось, и иногда по нему проходила рябь, как по воде.

Но я уже решил ничему в этом роде не удивляться. Отвлекаться на “спецэфекты”, как пишут во всяких пособиях по транциндентальной медитации, - вот же выдумали, язык сломаешь, - ни в коем случае нельзя. Вряд ли, конечно, можно назвать медитацией, то чем я тут занимаюсь. Да и занимаюсь ли я ,вообще, тут чем-нибудь? - Есть, есть в русском языке одно ёмкое слово, которым все можно описать, и оценить, и пояснить...Но хватит, хватит. Отбросить все мысли и сосредоточиться.

Я жду.

Что мне покажут в этом зеркале, которое ,я решил, сегодня будет экраном. Хватит ему просто отражать.

И вдруг лицо того ,то есть отражения, стало меняться. Начало приобретать страшные зловещие просто черты, но я вдруг почувствовал изменения во мне самом: восприятие стало чище и яснее, и я даже как будто освободился от самого себя - встал от себя чуть в сторону.

Картинка в зеркале не замедлила отреагировать, и тут же полностью переменилась - к лучшему.

С благоговейным чувством святого ужаса и восторга я понял кто стоит передо мной там.

Вика!

Чтоб мне треснуть, если это не она.

Я замер, я перестал дышать, я перестал жить, боясь спугнуть видение. Боясь спугнуть её.

Сначала вполоборота ко мне с кротким ожиданием смотрела она, затем повернулась и улыбнулась.

О, господи!

- Вика, -сказал я вслух, ощутив снова себя в себе, - этого не может быть.

Если все идет, как задумывалось ,и я вижу что-то из будущего, то Вики там не могло быть никак. Будущее, связанное с ней возможно только в одном случае, о котором я себе даже думать не позволяю. А так ...нет, не хочу ничего объяснять, мы скорее всего просто никогда больше не увидимся.

Хотя кто знает.

Сейчас со страхом и трепетом я смотрел на неё. Она все не исчезала, а только стала немного как будто старше, чем была минуту назад ,и у неё оказались очки.

Никогда раньше Вика не носила очков.

Не успел я отметить это про себя, как лица и фигуры в зеркале пошли ,как в калейдоскопе - сначала только женские, потом замельтешили мужские. Быстрее. Медленнее .Ни одного из них я не знал. Один только, как показалось ,был моим одноклассником ,хотя впрочем и не на сто процентов.

А, нет - вот Дробница, которого я четыре года уже не видел, а это Сытник. Потом появлялись ещё знакомые лица, и ещё...

Ай! Да ладно.

Вся эта карусель стала меня утомлять, пора было сворачивать лавочку, заканчивать с этим пристальным разглядыванием собственных галлюцинаций.

Неожиданно в комнате стало темно. Исчезли все звуки .Только какая-то тихая музыка, и как будто очень издалека. Спокойная, немного печальная. Из зеркала на меня смотрел я сам, но Боже мой, если бы это было просто отражение. - С той стороны, как из окна

/если бы это было отражение, то оно должно бы быть гораздо дальше/

смотрел со спокойным любопытством я, но лет сорока - уравновешенный такой мужик, с несколько резковатыми чертами лица, в солнцезащитных очках, но меховой куртке.

- Что на Севере, что ли, - пробормотал я и двинулся к зеркалу, чтобы получше рассмотреть это чудо. Но, как я и ожидал, по мере приближения, изображение стало терять четкость, черты расплылись, зеркало помутнело, и из тумана опять вышло моё, вполне нормальное отражение. Я подошел, потрогал зеркало пальцами, постучал по нему - все эти картинки с выставки так меня разволновали, что я никак не мог успокоиться, хотя устал и чувствовал себя опустошенным.

***

- Что же это? Как всё это понять? - думал я. Но в то же время ещё что-то другое, что-то нехорошее, не то мысль, не то просто ощущение, не давало мне покоя,

Я огляделся - было практически темно.

Темно!

Вот что мне не давало расслабиться. Лампа горела, но так тускло - в четверть накала ,и свет от неё был красноватый, как от красного фонаря в фотолаборатории, странный и зловещий.

Если вы когда-нибудь печатали фотографии ночью, в одиночестве, в пустом доме, когда тишина просто давит на уши, а звуки, которые вы производите, кажутся выстрелами; и вы, волей-неволей, закрываете дверь в вашу лабораторию, будь то ванна или кухня; и не потому что вы боитесь за качество своих фотографий, а просто потому, что боитесь. Дом пуст - но вы слышите шаги в других комнатах, телевизор и радио выключены, а вы вдруг слышите чей-то шепот. Вы чувствуете даже присутствие кого-то за дверью. И вам так страшно, что вы даже не можете себе в этом признаться.

Вы пытаетесь разговаривать сами с собой, напевать что-то. Только бы не слышать...ничего...

А потом с наивной надеждой, что все это, должно быть, бред, вы проглатываете комок в горле, резко открываете дверь в коридор, где почему-то сразу же включаете свет, так и продвигаясь по дому, включая свет везде, где только можно, а потом закуриваете, наливаете себе чай, иногда что-нибудь крепче, и тогда уже, действительно забываетесь. А причина, побудившая вас устроить в доме иллюминацию...

(Красноватый свет фонаря?)

- Что это ещё за такое? - неизвестно у кого спросил я вслух, - Что вы мне тут комнату ужасов устраиваете?

Ко всему еще, если не считать все той же тихой музыки,

/или это звон в ушах?/

стояла гробовая тишина - магнитофон с телевизором выключен, из коридора не доносилось ни звука, как если бы все разом умерли. И я понял, что сейчас что-то произойдет, опять же непонятно почему. Я сжал кулаки, встал посреди комнаты, выдохнул животом, чтобы хоть как-то сосредоточиться, и стал ждать.

Шорох, послышавшийся из шкафа привел меня практически в полуобморочное состояние. Я весь напрягся, едва удерживаясь, чтобы не закричать.

Явно в шкафу кто-то был, и оттуда опять послышалось шебуршание. Слышно было как передвигаются вешалки, позвякивая металлическими крючками, словно кто-то их раздвигал, выискивая ,что бы надеть.

Потом послышалось какое-то мерзкое хихиканье и пришептывание. Со скрипом, от которого у меня кровь застыла в жилах, приоткрылась дверца.

Я отступил на шаг, пытаясь унять свое бешено колотящееся сердце, еще крепче сжал кулаки, но унять свой страх так и не сумел.

Шкаф на секунду притих, и вдруг из него, как-то отвратительно ёкнув, вывалился ,вроде как, человек, весь обмотанный тряпками и шинелями, так что совершенно не разобрать ни пола его ,ни возраста; голова целиком замотана в какое-то тряпьё, все в засохшей грязи, или, может даже, спёкшеёся крови.

-Ты кто? - хотел я завизжать ,но еле сумел выдавить из своей вдруг пересохшей глотки эти, такие важные в данный момент, слова .

Сначала персонифицировать, а потом реагировать - это девиз и правило, которому должен следовать любой думающий человек нашего времени. Не всегда явление чем кажется, тем и является. Явился не запылился. Являются духи, моряки прибывают. Являются привидения. Волшебники - тоже являются. И феи могут…

То, что явилось сюда в ворохе шинелей, повозилось немного, затихло опять на мгновение, потом сказало женским голосом:

- Это я.

Произнесено это было тихо, кротким, приятным голоском, так не вязавшимся с раздававшимися перед этим хихиканиями и ёканиями селезенкой при падении. Я совершенно растерялся и не знал, как вести себя дальше.

-Что тебе нужно? - прохрипел я ,не решаясь в волнении даже кашлянуть, чтобы прочистить горло.

В ответ на это, мой нежданный посетитель попытался привстать. Ему почти это удалось, но он, запутавшись в шинелях , снова упал, потом медленно подполз к стене, привалился к ней и затих, успокоился.

Мне удалось всё-таки справиться со своим голосом, и я почти что выкрикнул:

- Что ты молчишь? Чего тебе нужно? Кто ты?!

Страх начал уступать место раздражению. Мне хотелось что-нибудь ещё крикнуть. Я смелел от звука своего голоса. Но тут горло опять схватили спазмы. На этот раз рвотные- запах, исходивший от этого кошмарного типа не оставлял никаких сомнений в том ,что всё это гадство - посетитель ,а может его тряпьё, в частности, - не один день, а может и не одну неделю(не разобратся сразу в таких тонкостях) провалялось где-то в анатомическом театре, к тому же плохо проветриваемом.

“Трупнина!!!”

Самосохранение подсказывало, что нужно бежать, но куда? - У дверей развалился источник всего этого удовольствия, а за спиной окно - четвертый этаж.

В результате я снова оказался на грани обморока, и ни на что уже не способный, просто стал ждать, либо окончания всего этого, либо ,по крайней мере, продолжения. Которое, впрочем, и не замедлило.

Из груды шинелей вынырнула вдруг рука с белыми обломанными ногтями и принялась обдирать тряпки там ,где должна у этого нечто быть голова. И та вот-вот должна была, судя по всему, предстать…

Но я не стал досматривать. Решил, что зрелище не будет стоить того.

- Иди отсюда! Убирайся, сука!- заорал я, отворачиваясь и загораживаясь руками от того, что оно собиралось показать.

И вдруг услышал:

- Что это ты хамишь мне? - И опять ангельский голос. Больше того - мне показался этот голос знакомым - те же интонации что в голосе у девочки, с которой я, наконец, сегодня расстался - у Маши.

Такие совпадения - это было уже слишком!

-Уйди! Уйди, сука! - заорал я, схватил с подоконника бокал с недопитым чаем и с размаху запустил его в сторону этой нежно и красиво выговаривающей слова твари.

В ответ, мерзкое приведение, явно паясничая, завизжало и разразилось шакальим хохотом.

***

НО ВСЕМУ БЫВАЕТ ПРЕДЕЛ.

За окном вдруг неожиданно полыхнула нестерпимой сваркой молния, и вслед ударил такой силы гром, что я упал у подоконника, зажимая уши обеими руками. Сверху на меня дождем посыпались осколки разбитого оконного стекла.

Опомнившись, я поднял голову.

У шкафа валялись разбросанные по полу шинели, некоторые из них тлели, между ними в паркете зияла большая, дымящаяся по краям дыра. Перед моими глазами летали искры. Мне пришлось зажмуриться и слегка потрясти башкой.

Потом я снова открыл глаза.

В комнате я оказался один.

И лежал почему-то на кровати. Перед нескончаемой метелью не выключенного телевизора. Шинели с пола исчезли, только что дымившая в полу дыра заросла.

Гадкий вкус во рту окончательно убедил меня, что надо вставать, выключать телевизор и почистить хотя бы зубы, перед тем как снова лечь спать.

Ну и сны сняться. Опупеть можно.

Надо будет завтра Ирке позвонить - проведать, и день рождения бы себе очередной закатить - после Машиных выкрутасов надо обязательно расслабляться. А то уже и во сне достала.

Правда в это лето у меня уже было два дня рождения. Но всё равно. Найдутся женщины в окрестных русских селениях, кому об этом неизвестно.

***

И вот, восемнадцать часов спустя, мои дорогие гости собрались и дружно меня поздравляют с днём очередного рождения.

Причём некоторые очень искренне делают вид, что им неизвестно о том, что я родился в сентябре, а на дворе июль. Женщины пребывают в восторге, они целуют меня и хлещут спиртное за моё здоровье.

Одна только Ирка недовольна - пить отказывается и просится домой. - Нет, ну, не прёт мне в этом сезоне на серьёзные отношения.

- Я хочу домой, - говорит она.

- Я люблю тебя! - отвечаю я ей.

А она опять:

- Я хочу домой!

- Я хочу тебя!.. Давай лучше выпьем на брудершафт, и…

- Нет, я хочу домой.

- Да, что ты всё заладила - домой да домой, успеешь ты домой.

Ирка обиженно потупилась и говорит:

- Ко мне сегодня сестрёнка приезжает. Мне надо домой.

Я медленно обвёл взглядом галдящее застолье, молча, как бы забыв об обиженной Ирке, сделал бутерброд и стал его с увлечением так жевать, дабы избавить рот от необходимости что-либо говорить.

Ирка наклонилась ко мне и в самое ухо:

- Валера, мне правда надо домой.

- Тьфу, ты, господи…Ладно, надо так надо. Пошли.

***

Она уехала на трамвае, а я вернулся.

И оказался перед закрытой дверью.

Навалившись на неё и пару раз подёргав ручку, я сообразил, что надо бы постучать.

В ответ на мой малоритмичный стук послышался пьяный голос Таника, моего соседа по комнате:

- А вот и именинник вернулся, - и я, чуть не сшибив его с ног, вваливаюсь в комнату.

- Привет… ёлки-палки!

На столе полнейший разгром, кругом валяются арбузные корки и недоеденные пироженные; банки, лёжа на боку вперемешку с пустыми бутылками усеяли пол; на кроватях, развалившись вальяжно, с обсыпанными пеплом коленями, о чём-то яростно спорят друзья-собутыльники. Посторонних уже нет.

Падаю между отчаянно матерящимися Ленкой и Лёшкой. Он мой корешок, она - так, блядёшка.

- О чём хоть ругаетесь, мать вашу?

Ленка бессмысленно взглянула мне в глаза и надтреснуто протянула:

- Да всё но-орма-ально!

- Нормально?

- Ко-онечно!

Я ухмыльнулся, и сказал:

- Давайте тогда выпьем, раз так.

Наливая всем и каждому, кто желает со мной выпить, мутно размышляю, кем я сегодня буду спать; но, так ничего для себя и не решив, перебираюсь со своим стаканом во главу стола, где и усаживаюсь.

И вот тут обращаю внимание на Янку, которая оказывается сидит рядом и пристально на меня смотрит - то ли с испугом, то ли с вожделением - спьяну и не разобрать.

Янка у нас бывает часто. К какой категории её причислить, я не знаю: ни подружка, ни лягушка - хоть вообще и не чужая; ну, а с виду - на “удовлетворительно” тянет.

- Глубинные мозговые процессы! - почему-то провозглашаю я и кладу руку ей на колено.

- Что ты сказал?

- Ничего.

И повернувшись к обществу:

- Девчонки!.. и мальчишки. Пьём за НЕЁ!!!

Все поднимают свои стаканы и стопки, мы не очень ровно чокаемся. Причём с каждым по два-три раза.

- Яна пей! За НЕЁ надо выпить.

- За кого за неё?

- ЗА НЕЁ - это значит ЗА НЕЁ! И не поминай её имя ни всуе, ни присно, ни во веки веков. Пей Яна!

1991г